- Наталия Зотова
- Би-би-си
Maxim Kimerling/TASS
России «ни в коем случае нельзя допустить», чтобы школы, как на Западе, переполнили дети из семей мигрантов. С таким посылом президент Владимир Путин выступил на прошлой неделе. На практике в России нет школ с превалирующим числом детей-мигрантов, но действительно есть проблемы с адаптацией таких учеников, выяснила Русская служба Би-би-си.
«Количество детей мигрантов в наших школах должно быть таким, чтобы это позволяло их не формально, а фактически глубоко адаптировать к российской языковой среде. Но не только к языковой — к культурной вообще», — сказал Путин на заседании на совета по межнациональным отношениям 30 марта.
Так он ответил на доклад министра просвещения Сергея Кравцова, который обещал разработать систему оценки индивидуальных образовательных потребностей детей мигрантов.
«В самом высказывании [президента] перевернута проблема», — сказала Би-би-си социолог, заведующая Институтом социальной политики ВШЭ Екатерина Деминцева. Так называемые «мигрантские» школы уже есть в больших городах России, рассказала она.
«Eсли вы в них придете, то увидите, что детей мигрантов в них не большинство», — объясняет эксперт. По ее подсчетам, речь о 10-15% от общего числа учеников. Но даже если в школе появляется несколько детей из стран Средней Азии и Кавказа, местные говорят о «наплыве детей мигрантов».
Деминцева посетила десятки таких школ, изучая их.
«Хорошие« и «мигрантские« школы
В декабре 2020 года МВД отчиталось, что в России около 6 миллионов трудовых мигрантов. Из-за пандемии и закрытия границ многие уехали домой: обычно их число колеблется от 9 до 11 миллионов.
Если же говорить о детях-приезжих, то, согласно данным Росстата, в 2019 году в Россию приехали 67 тысяч иностранцев в возрасте до 15 лет. В 2017 году их было 63 тысячи.
Посчитать количество приезжих из Средней Азии в школах сложно, ведь многие из них получают гражданство России. По данным Института образования ВШЭ, только в московских школах учится около 60 тысяч детей-мигрантов.
И распределены по школам они неравномерно.
«В Петербурге большой перекос по распределению мигрантов в школах. Есть много гимназий, лицеев, где конкурсный набор, поэтому дети-мигранты по объективным признакам туда не попадают», — объясняет глава профсоюза «Альянс учителей» Даниил Кен. До прошлого учебного года он преподавал в одной из петербургских школ.
Дети, только что переехавшие в другую страну с иной системой образования и чужим языком, обычно не проходят по конкурсу в хорошую школу или лицей. «И за счет этого в обычных районных школах, куда попадают все подряд, образуется более высокая концентрация детей-мигрантов, чем по городу», — объясняет он.
Кен сталкивался с недовольством родителей учеников, в класс которых определили больше мигрантов, чем в другой. В его работе бывали случаи, когда родители требовали перевести такого ребенка в другой класс. В таком случае, рассказывает Кен, администрация старается оставить ребенка в классе и работать с коллективом: ведь в новом классе все повторится заново.
Формально в школу должны принимать всех детей по месту регистрации. Но «хорошие» школы всеми силами стараются не брать учеников, которые «потянут» их вниз.
«Даже если есть все основания принять ребенка из мигрантской семьи, администрация лицеев или просто хороших школ заранее знает — будет негативная реакция со стороны местных родителей, и школа приобретет среди жителей неформальный статус «мигрантской». И администрация старается, чтобы стало как можно меньше таких детей», — объясняет Деминцева.
«Вообще-то ребенка обязаны взять в школу, если он есть на этом свете, — сердится координатор учебной программы «Перелетные дети» Анна Орлова: проект занимается дополнительным образованием детей-мигрантов. — А у нас родителей начинают пугать — у вас, наверное, просрочена регистрация, мы сейчас участкового вызовем. И конечно, люди пугаются и убегают».
Разделение на «хорошие» и «мигрантские» школы происходит естественным образом, говорит социолог, и от человеческого фактора никуда не деться: «Было объявлено, что мы не будем делать такие школы. Но это утопия. Такая история происходит и в Британии, и в Дании, и в Нидерландах. Одно дело — установить правила, а другое дело — как их пытаются обходить родители и администрация».
Главное препятствие для учебы
Главная проблема и для школ, и для самих детей из других стран — это незнание русского языка. Пока ребенок учит русский, он может запустить остальные предметы — особенно, если в России он пошел не в первый класс, а уже в среднюю школу.
Екатерина Деминцева подчеркивает, что сами же выходцы из Средней Азии стараются привозить ребенка в Россию к первому классу, чтобы они освоили язык, пока маленькие. Детей постарше перевозят, только если их совсем не с кем оставить на родине.
Но для тех, кто русский не знает, не предусмотрено никаких специальных занятий или преподавателей.
«В школе нет курсов русского как иностранного. В лучшем случае они возьмут ребенка и отправят в класс на год, на два младше. 15-летнего ребенка, который не знает русский, брать в 8-9 класс опасно для него же. Его посадят на два класса младше и он там будет плохо учиться», — описывает типичный сценарий Анна Орлова, куратор программы «Перелетные дети» для детей-мигрантов.
А Деминцева рассказывает, что определенные «к малышам» подростки даже забрасывают учебу:
«Представьте: подростка-семиклассника сажают в пятый класс. Он как нормальный подросток начинает паниковать, рыдать, он может испытывать на себе давление других детей и даже родителей. У меня были интервью с такими детьми: ребенок просто отказывается ходить в школу».
В России появляются волонтерские и благотворительные проекты, которые пытаются помочь таким детям. Например, “Перелетные дети” — благотворительный проект частной московской школы «Ковчег XXI века». В рамках программы детям-мигрантам бесплатно преподают русский язык в библиотеках в спальных районах — Текстильщиках, Нахабине. По этой же программе они могут получить аттестат на домашнем обучении, бывая в школе всего раз в неделю, а остальное время занимаясь дома. Эта возможность нужна детям, которых не взяли ни в одну государственную школу.
«Перелетные дети» сотрудничают с четырьмя школами в подмосковном Красногорске — в них как раз ходит много детей, приехавших из Средней Азии. «Мы некоторых учителей обучили как педагогов русского как иностранного, они ведут дополнительные курсы после уроков. Дотягивают детей до уровня, когда они понимают учителей. Школа им оплачивает дополнительные часы, и у нас они оформлены как совместители и немножко получают и от нас», — рассказала Анна Орлова.
В общей сложности по их программе обучается 700 человек.
Sergey Fadeichev/TASS
Интеграционный проект «Такие же дети» обучает еще около 100 человек в Москве.
Через проект помощи детям мигрантов «Дети Петербурга» с 2012 года прошло 1600 детей.
Чем может помочь государство?
«Проект реализует как раз ту программу, которую должно делать государство, — говорит социолог Деминцева о «Перелетных детях». — Но это капля в море».
Государственной программы интеграции мигрантов и их детей в России не существует. Но возможно, это не так уж плохо, делает она неожиданный вывод.
В странах Европы — например, во Франции — проблема стоит острее. Ее усугубляет наличие гетто — районов социального жилья, где селятся, как правило, мигранты и выходцы из мигрантской среды. В таких районах есть школы, в которых учатся дети из окрестных домов. Поэтому и их дети общаются только друг с другом, становясь отшельниками во французском обществе, «чужими» в своей стране, объясняет Екатерина Деминцева.
В России же гетто нет, подчеркивает социолог. И ребенок, который учится в школе и играет во дворе с российскими детьми, быстро интегрируется в принимающее общество.
«Может и не надо создавать позитивную дискриминацию и записывать в лицей детей из семей трудовых мигрантов. Это же не столько этническая, сколько социальная история. Возможен буллинг со стороны детей из более обеспеченных семей, которые увидят ребенка не такого, как они», — предполагает Деминцева.
Государство просто должно помочь школам, куда попадают дети мигрантов: «Мне кажется, что стоит выделить эти школы, дать им дополнительное финансирование, сделать уроки русского как иностранного, программу, которая поможет адаптации детей», — считает социолог.
На деле происходит скорее обратное: так, в Москве школы финансируются пропорционально количеству учеников. А количество желающих учиться в конкретной школе отчасти определяется ее рейтингом, успешностью ее учеников, процентом выпускников с высокими баллами ЕГЭ. Таким образом, «слабые» школы получают все меньше ресурсов, чтобы поправить свои дела.
Дети мигрантов помогают школе
Екатерина Деминцева, изучавшая «мигрантские» школы, изредка натыкалась на кружки русского как иностранного. Иногда их создает администрация школ или организовывают по инициативе отдельных учителей, понимающих, что нужно помочь детям.
«Я видела такие случаи в некоторых городах: в Томске, в городах Подмосковья. В некоторых школах это воспринимается родителями нормально, а в других — плохо: «Зачем вы отдаете время для кружков детям мигрантов, когда можно было бы открыть кружок, например, шахмат для всех детей?»
Порой дети мигрантов могут даже помочь неблагополучным школам.
«Дети мигрантов часто как раз вытягивают школы из маргинальности, — замечает Деминцева. — У трудовых мигрантов нет поддержки ни от государства, ни от кого бы то ни было. Это сложно для них, но они все-таки привозят ребенка с целью дать ему будущее». В таких семьях детей настраивают на хорошую учебу, чтобы они могли устроить свое будущее.
Так было и в семье Самариддина Раджабова, активиста и фигуранта «московского дела». Он родился в Таджикистане, но его родители много лет стремились переехать в Россию.
Родители готовили сына к переезду, но тринадцатилетний Самариддин все равно попал в пятый класс, к детям младше его на два года. В Таджикистане он сначала два года ходил в таджикскую школу, но потом — чтобы подготовить к жизни в России — его перевели в русскую. Пришлось начинать образование сначала, уже на другом языке.
В детстве для удобства русских сверстников Раджабов представлялся Васей — никто не мог выговорить длинного имени Самариддин.
«У меня был акцент, когда я приехал, над ним в основном угорали дети. «Скажи это, скажи то!» — столпились как вокруг обезьянки, посмотреть, как я выговариваю слова», — вспоминает Раджабов. Он помнит и проявления ксенофобии, причем главной проблемой были не придирки одноклассников, а то, что взрослые не вставали на его сторону. «Учителя считали, что в драке всегда виноват я. Ну ясно же, что «черный» напал», — иронизирует он теперь.
«Гораздо больше [у школы] проблем с детьми, где родители с алкогольной зависимостью, например. Для школ дети мигрантов как раз не самая проблемная категория», — замечает социолог Деминцева.
Среди отличников на досках почета в неблагополучных школах она видела много детей неславянской внешности и с нерусскими фамилиями.