Опера «Дикая охота короля Стаха» однажды уже производила фурор в Москве, когда в 1990 году Большой театр Беларуси привозил в столицу ее после недавней мировой премьеры. Труппу тогда пришлось оставлять еще на один день в Москве, чтобы по желанию публики показать дополнительный спектакль. Первая постановка «Короля Стаха» не сходила со сцены более двадцати лет, став за эти годы национальной оперной классикой. В новом сценическом решении режиссер Анна Моторная даже ввела в художественный концепт спектакля идею «национального», подчеркивая, что образ ее спектакля должен дать публике «яркое эмоциональное представление о Беларуси, о ее атмосфере, о ее языке». Именно поэтому в новой постановке появилась сценическая коллизия «двоемирия»: с одной стороны, мистический триллер — с его жуткой призрачной «охотой», мрачной болотной атмосферой, вырождающейся шляхтой, проклятиями и ужасами готических замков, с другой — «сувенирный» фольклорный мир идиллической Белой Руси — ослепительно снежный, с деревянными санями, с живой белой лошадью, играми детей и рождественскими колядками, с меланхолическим наигрышем пастушьей жалейки (специально изготовленной для спектакля). В противовес — во время «дикой охоты» в спектакле звучат инструменты «войны» — старинные длинные деревянные трубы — сурмы, известные в Беларуси с XIII века. Два этих мира на сцене как два полюса — света и тьмы.
Спектакль изначально задуман как спектакль большого стиля, сочетающий сценический традиционализм, психологическую драму и эффектное зрелище (сценография Андрея Меренкова) — настоящий театральный блокбастер, использующий внушительный арсенал постановочных эффектов: от триллера — с его мертвенными, жутковато ажурными, словно могильные ограды, павильонами на сцене, в которых мелькают ряженые «сущности» и живет проклятая Стахом пани Надежда Яновская, от призрачной «дикой охоты» и фантасмагорического бала шляхты с их угрожающими полонезами и какими-то гипертрофированными историческими нарядами (кафтаны, подбитые мехом, слуцкие пояса, шапки с перьями, кринолины) до деревенской пасторали Белой Руси, романтической лавстори пани Яновской и гостя ее имения — ученого Белорецкого. Видео-арт на экране-заднике в мгновение превращал унылый пейзажный ненастный фон с голыми деревьями и туманом в жуткий хоррор с мистической скачкой рогатых всадников, надвигавшихся на зал. Черный ворон застывал немигающим глазом на экране, предвещая убийство жертвы. Постановщики использовали пакет эффектов на все вкусы, включая абсолютно, казалось бы, устаревшую сценическую фактуру муляжей и крупной бутафории, как, например, всадники из-под колосников в духе старого вагнеровского театра с его пролетающими над сценой деревянными фигурами валькирий или зловещие шахматные фигуры «рыцарей» в человеческий рост, служившие мебелью. Все эти многочисленные детали создавали плотную театральную среду. Координировать ее сложно — малейший сбой, и затейливо устроенная сценическая махина могла бы превратить все происходящее в хаос. Такого рода спектакли ставят сейчас не часто, сценическая эстетика изменилась, но погрузиться в этот симбиоз традиции и современности очень любопытно.
Между тем зал в напряжении держала не только сценическая картина, но, прежде всего, музыка Владимира Солтана — не потускневшая за тридцать три года, прошедшие с момента ее написания. Она приобрела в новом веке, с его обострившимися коллизиями существования, особую, почти голливудскую «наглядность» в изображении битвы света и тьмы, а также в погружении в глубокие слои белорусской ментальности. Нежно, воздушно звучал хор «Ой, летели гуси из-под Белой Руси» и уравновешенные вокальные монологи баритона Владимира Громова в партии Белорецкого «Эти болота, где убийцы затаились, моя земля». А неспешная ария старого крестьянина Рыгора «Жил я, был я, братцы» в исполнении баса Андрея Валентия, в зипуне, с бородой, напомнила вдруг о герое русской оперной классики — Иване Сусанине.
В музыкальном смысле решение этого спектакля уникально, потому что в новой версии (дирижер-постановщик Андрей Иванов) восстановили все купюры, сделанные когда-то в партитуре по техническим причинам. Были восстановлены и монолог Белорецкого, размышляющего о белорусской земле и народе, и песня старого Рыгора, обновлен, расширен «хит» белорусской оперы — лирическая ария Надежды Яновской «Хочу любить и верить. Жить хочу» (в исполнении Елены Золовой). Надо сказать, что певцам было не просто сохранять вокальное равновесие в постоянно меняющейся сценической фактуре спектакля и в сложном музыкальном устройстве партитуры, с ее взвинченным напряжением и постоянными контрастами. Но нельзя не отметить не только крепко сделанные партии и хорошие голоса (три тенора — Дмитрий Шабетя в партии Дубатовка, Александр Михнюк — студент Светилович, Виктор Менделев — Берман и баритон Станислав Трифонов — зловещий герой хоррора Алесь Ворона), но и отличную дикцию, звучащее белорусское слово, которое можно было понять и без субтитров. А это редкость на современной сцене.
Музыка этой оперы с ее страшными воинственными кличами труб, остинатными «топчущими» ритмами, зловещими рокотами, с ее потусторонними звуками ксилофона, криками ужаса и взвинченным вокалом держала в напряжении весь спектакль, и финал его не был утешительным, хотя и выстроил красивую картину с любовной парой на фоне нереального оранжевого заката. Но ведь это уже в вечности. Сегодняшняя реальность другая.
Кстати, спектакль «Щелкунчик» Большого театра Беларуси будет показан на Исторической сцене Большого театра 28 и 29 октября, а в ноябре 2023 года Большой театр России поедет на гастроли в Минск.
Источник: Российская газета