«Пять вечеров», «Осенний марафон», «С любимыми не расставайтесь»… 10 февраля Александру Володину исполнилось бы 100 лет. В Санкт-Петербурге проходит 15-й фестиваль «Пять вечеров», посвященный памяти драматурга и сценариста. В юбилейной афише — десять спектаклей театров из Петербурга, Москвы, Московской области, Екатеринбурга, Башкортостана и Латвии по произведениям Володина и на «володинские» темы, актерские читки новых пьес, лекции историков и культурологов на тему «Мир советского человека».
Впервые в истории театрального фестиваля в его программу включены показы кинолент по сценариям и пьесам Александра Володина — одиннадцать редких и известных советских фильмов на большом экране. Открывал киномарафон в киноцентре «Родина» в Петербурге фильм Никиты Михалкова «Пять вечеров». Об Александре Володине — рассказ актера Станислава Любшина, сыгравшего главную роль в картине.
Станислав Любшин: Что такое Володин для меня? Это моя судьба. За двадцать лет до фильма Никиты Михалкова в «Современнике» шел спектакль «Пять вечеров». И я играл роль Славки после срочного ввода. А ровно через двадцать лет Никита Михалков делает мне такой подарок. У него в середине съемок «Обломова» был месяц перерыва. Снимали осенью, потом нужна была зима. И чтобы не отдавать группу, которую растащат по другим картинам, он запустил «Пять вечеров». В течение этих пятнадцати или семнадцати дней съемок атмосфера была потрясающая…
Володин приезжал на съемки?
Станислав Любшин: Он приезжал как друг Никиты Михалкова и наш болельщик. Как это было. Работали в полторы смены. С девяти утра до девяти вечера. Володин на студию привозил бутылочку коньяка и ждал, когда у нас начнется перерыв. Съемки идут, мы работаем, ему хочется разговориться. Наконец его начинает раздражать, что мы так долго тянем: «Никит, ну хватит уже». — «Саш, ну подожди, потерпи немножко, вот сейчас снимем, ты же видишь…». Володин ходит-ходит… А у нас была гример — очень яркая женщина, и губы она красила помадой такого красного пожарного цвета. И вот они с Александром Моисеевичем куда-то вдвоем уходили, а возвращался он уже веселый и тоже весь в красной помаде. Тогда Никита, понимая все, объявлял: «Так, перерыв. Но только пятнадцать минут!» И Володин сидел до вечера уже такой тихий, чувствуя себя почему-то виноватым… Вот так работа продолжалась.
То есть вы с ним роль Ильина не обсуждали.
Станислав Любшин: Он не касался. Он почему-то, когда Никита захотел взяться за «Пять вечеров», как я знаю, стал его отговаривать от идеи — боялся, что если снимать пьесу как современную историю, то она не пройдет. А Никита делал это как ретро. Тогда Володин успокоился и доверился ему. Только дописал для фильма сцену, когда я хожу по ресторану, вспоминая песню. Хотел привнести в судьбу человека фронт, войну.
Куда Ильин все-таки приезжает: в Ленинград, как в спектакле, или в Москву, как в фильме?
Станислав Любшин: Не имеет значения, куда он приехал, — важно, что он возвращается. Здесь какая еще сложность была, почему к пьесе поначалу придирались. Ильин ведь не только воевал, он же еще и сидел. В тексте было ясно, что человек прибыл из тех самых мест, где он очень много страдал. Сибирь, он шофер, он не рассказывает об этом — хвалиться-то нечем, но в поведении персонажа надо было найти такое качество, которое бы говорило, что это не пианист приехал из России, а человек, прошедший очень трудную жизнь. Он не педалирует, он все в себе держит, но видно, через что он прошел. Вот еще тонкость какая должна была быть. Кажется, мы это поймали.
Как вам определение: володинская система координат — это ни с чем не перепутанные понятия о добре и зле, справедливости…
Станислав Любшин: Это очень математически. Как про стулья: вот они стоят, это наши стулья, а это — наши координаты. Нельзя так ставить вопрос, с моей точки зрения. Какие координаты? Есть поток ощущений, восприятий, а дальше, как он говорил, «все забудется, все уйдет в прошлое».
Что я замечал: пластически Володин не менялся. Не горбился. Стариком не стал. Наверное, опять же его светлейший внутренний мир позволял ему вот так смотреть на окружающих. «Никогда не думай, что о тебе думают другие». Володинская фраза. Вот правоверная позиция: не думай и не создавай о себе миф с помощью других людей, которые так ли думают или по-иному. Будь самим собой — а это самое сложное.
Вот если сейчас посмотреть на жизнь Володина. Потрясающе, как можно оставаться всегда естественным, искренним, очень скромным, простым, добросердечным, не терять юмор, какой-то светлый взгляд на мир и на людей… Он радовался человеку, как ребенок. Сказать взрослому: «В вас много детскости», — как-то всегда подозрительно звучит, но это так. И нигде не изменить себе, не сломаться, не погибнуть, пройти, пронести вот все это и оставить такой след, осветив собой присутствие на земле…
Он прошел фронт. А на войне ведь дни рождения не отмечают, там только дни смерти есть, и их тоже никто не отмечает… Люди, прошедшие войну, мечтали увидеть жизнь, в которой они сами существуют. Необыкновенно одаренных наших драматургов заставляли изображать плакатные стройки и плакатных людей — это считалось большой темой. Но как только писатель касался жизни простого человека с его страстями, болью, заботами, страданиями, радостью, то есть с тем, что проходит каждый человек в своей жизни естественным путем, — это называлось мелкотемьем… Ну сколько же врать-то можно друг другу без конца, изображать, что это счастье, а вот это беда, горе… Плакатные сценарии, плакатные пьесы… А Володин вдруг пишет все так, как есть. Рассказывает про нашу жизнь. Не отредактированную. Светлейший человек, добрейший. Он был совершенно свободен в поступках и — что самое поразительное — свободен в мышлении. Он всегда был естественен. Ведь человека можно сломать, заставить, он будет другим. Володина ничто подобное не коснулось, для него «мелкотемье» — это был второй фронт. Так он и существовал. Что ни пьеса — судьба страны.
Посмотрите, какие потрясающие женские портреты у Володина — в «Фабричной девчонке», «С любимыми не расставайтесь», Тамара в «Пяти вечерах», «Дульсинея Тобосская»… А какие мужские судьбы окружают этих женщин! Были писатели, драматурги в нашей стране, преуспевающие, обеспеченные, — те, которые прекрасно существовали, не переживали, но все время чувствовали, что на них земля держится. И были писатели, драматурги — пики, которые остаются надолго-надолго. Это Антон Павлович Чехов. Это Виктор Розов, который тоже, как и Володин, был фронтовиком. Я думаю, продолжение Володина — это Вампилов, последовавший за ним. И, разумеется, сам Володин. На его пьесах вырастали режиссеры, актеры становились актерами. А в моей-то жизни это, извините за нескромность, — судьба. Мне Бог подарил великого драматурга и роли, которые он написал.
Вы можете согласиться с такой формулировкой: володинская драматургия — это бесконечные поиски ответа на вопрос: в чем счастье человека?.. Несмотря на его крайне пессимистическое наблюдение, что «счастье — пустынное слово среднего рода».
Станислав Любшин: А это традиционные поиски любого драматурга. И Чехов тем же самым занимался. У Володина только ярко выражено — с иронией и с юмором, что лучшее — впереди. Он был оптимистом. Многие писатели, которые ищут смысл жизни, не знают, а Володин знал и был в этом абсолютно уверен, что лучшее — всегда впереди. Как его герой в «Пяти вечерах»…
P.S.
11 февраля в 10.15 в программе «Наблюдатель» на телеканале «Россия Культура» об Александре Володине вспоминают актер Станислав Любшин и режиссеры Виктор Рыжаков и Андрей Эшпай.
9 февраля в 11.55 на телеканале «Россия Культура» в цикле «Больше, чем любовь» документальный фильм о Володине по сценарию арт-директора фестиваля «Пять вечеров», главного редактора Петербургского театрального журнала Марины Дмитревской.
Цитата
Марина Дмитревская: «Хороших драматургов много, а Володин — один, и если прочерчивать линию отечественной драматургии ХХ века, то она очевидна: Чехов — Володин — Вампилов. Дальнейшее пока — молчание…»
Из «Записок нетрезвого человека» Александра Володина:
Нельзя, нельзя написать словами то, что люди должны почувствовать без слов. Финалы должны делаться как балеты — без единого слова.
Мы дети стольких грехов, что надо научиться хоть что-то прощать самим себе.
Как зависит дар художника от того, на какой максимум счастья он способен! У Шпаликова этот максимум счастья был высок. Соответственно, так же глубока и пропасть возможного отчаяния.
Никогда не толпился в толпе. Там толпа — тут я сам по себе. В одиночестве поседев, по отдельной иду тропе. Боковая моя тропа! Индивидуальная топь! Где ж моя толпа моя? А топа заблудилась средь прочих толп.
Сначала были встречи. С одним человеком, с другим человеком… Пототм начались расставания… Зачем расставаться с любимыми? Ради других любимых? С которыми тоже расставаться. А с ними ради чего? Ради того, чтобы наконец расстаться со всеми вместе?
Попытаюсь жить лучше. Но мало времени осталось… Когда начнутся мысли о том, что пора бы уже, — вспоминается это: жить надо…
Как хорошо однажды понять, что ты — человек прошлого. Знакомые думают, что они знают тебя, а на самом деле они помнят тебя. Женщины прошлого красивы, деревья прошлого густы…
Стать человеком прошлого в старости — поздно, когда ничего нет в настоящем, то и прошлое не поможет. Но сейчас, когда можно еще жить настоящим, хорошо бы не зависеть от него. Да и от прошлого можно не зависеть. Каким я его вспомню, таким оно и вспомнится…
Источник: Российская газета