Жан-Марк Барр — звезда с мировым именем. Достаточно напомнить фильм Люка Бессона «Голубая бездна» или фильмы Ларса фон Триера такие, как «Рассекая волны», «Танцующая в темноте», «Нимфоманка» и другие, как ничего больше не придется объяснять. В последнее время актер и режиссер все больше смотрит в сторону России. В этом году летом на фестивале имени Андрея Тарковского «Зеркало» в Иваново Жан-Марк Барр давал интереснейший мастер-класс и представлял фильм турецкого режиссера Семиха Капланоглу «Зерно», где он сыграл вместе с Григорием Добрыгиным. Интервью тогда взять не получилось. Но вот через несколько месяцев появился еще один повод — 1 ноября в российский прокат вышел фильм Игоря Волошина «Подвал», где Жан-Марк Барр сыграл главную роль. Мы поговорили с ним о России и о фильме по скайпу, и перед разговором артист извинился, что не смог приехать представить фильм — его ребенку всего три года, и он старается не оставлять его.
Но вы и так несколько раз были в России. Что заставляет вас приезжать к нам, сколько раз вы были в нашей стране?
Жан-Марк Барр: Я — представитель поколения, которое выросло во времена окончания холодной войны. Всю мою юность — а родился я в 1960 году — Россия была запретной территорией, и я практически ничего не знал о ней. До тех пор, пока не переехал в Париж и не открыл для себя Тарковского. Для меня это было так же, как когда я открыл для себя Годара. У них обоих было совсем другое видение мира, отличное от того, на котором я вырос. И в этом были некая интрига, вызов. А еще, когда мне было 23 года, я встретил девушку из Югославии, которую полюбил и прожил с ней последующие 17 лет моей жизни. Она была представителем совсем другой культуры, этики, философии, которыми обладали люди из Восточной Европы. И это все очень отличалось от американского подхода, что очень мне импонировало. В русском кино и театре сильно была представлена духовная составляющая. С тех пор я побывал в России и в Восточной Европе 6 или 7 раз, я немного знаком с кинематографом, с литературой, но вы должны понимать, что больше всего меня прельщала «запретность плода».
Я помню — вы рассказывали эту историю с девушкой на мастер-классе в Юрьевце, на фестивале Тарковского. Такое не забывается.
Жан-Марк Барр: Это важно. Помните какая пропаганда раньше была против России? И ты понимаешь это, когда открываешь для себя Толстого, Достоевского, Маяковского, Мандельштама и других, которых тебе рекомендовали почитать и посмотреть. Для меня знакомство с ними приоткрыло дверь к другой морали и творчеству противоположному тому, что значило быть богатейшим актером в Голливуде.
Как вы встретились с российским режиссером Игорем Волошиным и почему согласились сниматься в его фильме «Подвал»?
Жан-Марк Барр: Два обстоятельства послужили причинами. Дистанция между ними была долгая. Игорь был мне представлен на кинофестивале в Карловых Варах в начале 2000-х. Мы с тех пор поддерживали знакомство. Он показался мне интересным. И вот два Рождества назад мы пересеклись в аэропорту. Я был с семьей, они с женой — Ольгой летели во Флоренцию. Он увидел меня и сказал, что работает над новым фильмом «Подвал», и был бы счастлив прислать мне сценарий. Вторая причина — я не француз, не американец, я родился в Германии, участвовал в различных европейских проектах на английском языке, снятых для мирового рынка. Так, недавно я окончил работу над фильмом Семиха Капланоглу «Зерно». Это был турецкий фильм на английском с российским актером Григорием Добрыгиным. Такие фильмы, как этот — моя творческая платформа. Не отказываюсь сниматься в американских фильмах, но мне не много предлагают. Если вы посмотрите на французский кинематограф — он сейчас менее политичен, нацелен больше на внутренние проблемы и местного зрителя и индустрию. Поэтому я стараюсь сниматься пусть даже в маленьких и средних ролях, но в фильмах, которые могут что-то значить, которые и есть кино.
Трудно ли вам после Ларса фон Триера сниматься у других режиссеров. Сравниваете ли вы?
Жан-Марк Барр: Нет, я получаю удовольствие от своей профессии. Снимается кино — провоцируется хаос, и справиться с этим — своего рода приключение. После 75 фильмов в своей карьере, мне кажется, я хорошо с этим справляюсь. И с Игорем Волошиным — это было новое путешествие, от которого я получил удовлетворение. Игорь — интересный, насыщенный человек. Я знаю его другие фильмы, и это — очень интересные работы. У него свое место в российском кинематографе. Мне нравится его энергетика — он такой русский, слегка «озападненный», и это замечательно. Если и есть решение мировых проблем — то только тогда, когда объединяются культуры.
Как вы работали с другими актерами в фильме «Подвал»? Насколько я понимаю, все они говорили на разных языках.
Жан-Марк Барр: Играя в кино, мы создаем иллюзию. Например, однажды, работая с Ларсом фон Триером в Дании, я играл человека, который очень плохо понимал датский. Он мог сказать несколько слов — и все. И я попросил не давать мне сценарий — если мой герой ничего не понимает, то как я буду его играть? Я утром заучивал фонетически те датские слова, которые мой персонаж должен был произнести в течение дня, и порой я не понимал, что говорят другие актеры вокруг меня. Более того, я даже толком не понимал, о чем кино. И играл. Похожая ситуация была в итальянском фильме, где я снимался. Там актеры были итальянцы. А я говорил на английском или французском. Кино это иллюзия. Вы не слышите, что я говорю, но вы видите меня.
Правильно ли я понимаю, что фильм «Подвал» о том, как определенные обстоятельства могут хорошего человека превратить в монстра?
Жан-Марк Барр: Нет-нет. Мой герой Милан в большей степени неудачник. Рок-группа — это все, что у него есть, а времена тяжелые в Восточной Европе — безработица, проблемы… Он пытается содержать свою семью, и в это время случается трагедия. Его ребенок пропал. Это событие разбудило угасшие чувства между ним и его женой, а также поставило его в ситуацию, когда он видит беспомощность правоохранительных органов. И в конце он уже не может контролировать себя, понимая, что, если не совершит преступление, то не узнает, что же случилось с его дочкой. И в этот момент он — не неудачник. А человек, который обрел цель, который ищет правду. Вот это я и пытался сыграть.
Ваш герой — музыкант. Как вы готовились к роли. Слушали музыку, наблюдали за рок-музыкантами?
Жан-Марк Барр: С музыкой было очень трудно. Вы не видели этого в кино, но мне пришлось разучить две словацкие рок-композиции (действие фильма происходит в Словакии, там же велись съемки — Прим. С.А.). Я разучил эти песни опять-же фонетически, не понимая, что именно я пою. Это заняло много времени, но музыкальная часть истории не была столь важной. Гораздо значительнее было для меня захватить зрителя развивающейся драматической ситуацией, которую никто в реальной жизни не хочет себе даже представить: каково это потерять ребенка. Все этапы — от паники в первые два-три дня до осознания через неделю, скорби через две… Даже не видя тела. Вот это я пытался передать.
Вы видели в итоге фильм сами? Понравилось ли вам?
Жан-Марк Барр: Да мне понравилось. Есть две версии. Вы, как я понимаю, видели международную. Другая — немного длиннее — два часа. И там кое-где чувствуется затянутость. Я думаю, что Игорь это понял, и сократил для международного проката, и получилось лучше. Что интересно — делали фильм в Словакии с русским режиссером и русскими актерами, привлекая словацкую съемочную группу. И это дало какую-то особую свежесть. Ведь это не полностью словацкий фильм, но он — о словаках. Я не знаю, что жизнь нам преподнесет в ближайшее время, но вот такое европейское разнонациональное сотрудничество вполне может создать проекты, конкурирующие с голливудскими фильмами, которые мы сейчас смотрим.
Вы смотрели фильм Андрея Звягинцева «Нелюбовь»?
Жан-Марк Барр: Да, и я знаю еще один его фильм — «Возвращение». Мне нравятся его работы — он ведет внутренний диалог со своим народом. Но для меня, как для американца, которой уже лет 40 заражен подобными идеями, не было тут ничего нового.
Я не зря спросила. Не видите ли вы пересечения в фильмах Звягинцева и Волошина?
Жан-Марк Барр: Да, и там и там родители которые переживают семейный кризис, теряют своих детей. Но в «Нелюбви» ведь есть еще и политические моменты. В словацком кино нет политики. А в русском, например, когда видишь надпись «Россия» на спортивной куртке главной героини, понимаешь о чем все это. И как американцу мне грустно это наблюдать — мы все это пережили лет 40-50 назад.
Какова в итоге судьба фильма «Зерно»?
Жан-Марк Барр: Я хотел бы дать вам точный ответ, но не могу. Это красивое черно-белое кино, рассказывающее о том, как что-то случилось с модифицированным зерном. А оригинального, изначального зерна в мире уже нет. И вот главный герой — генетик — пытается его найти. Режиссер фильма — большой поклонник и последователь Тарковского, и сам фильм, в некотором роде, оммаж Тарковскому. Проблемы, затронутые в фильме, у вас не очень популярны — изменение климата. Абсолютная противоположность того, что предлагает сейчас кинематограф. Это реверанс старому кино, что подчеркивает черно-белая стилистика. Фильм показывали несколько раз здесь в Париже, и эти показы не были коммерчески успешными. Может фильм и не идеальный, но давайте поговорим об этом лет через десять и решим это было что-то или ничего. Иногда этот фильм тяжел для восприятия. Но это андеграунд, среди которого могут быть свои шедевры.
Каковы ваши планы на будущее, будете ли снова сниматься в сериале «Плохие банки», где исполняете роль Роберта Хано? Где еще?
Жан-Марк Барр: Я закончил спектакль по Толстому. Буду сниматься в продолжении «Плохих банков». В следующем году в планах сорежиссерство над новым фильмом.
Планируете ли еще сниматься у российских режиссеров?
Жан-Марк Барр: Я надеюсь. Я всегда в поисках интересной работы.
Источник: Российская газета